Это утро далось ей на удивление легко. Даже несмотря на то, что ночью её беспокоили переменчивые сны, пару раз вырывавшие её на границы реальности, Жаклин проснулась в приободрённом настроении, довольная собой. Её вчерашняя выходка в кафетерии оказалась крайне действенной: с того момента, как двери с треском захлопнулись за Наполеоном, едва не выронив из своих рам декоративные стёкла, никто не беспокоил девушку сообщениями о новых вспышках недовольства, а значит, необходимый результат был достигнут. Кто-то мог теперь решить, что Жаклин — безумная, что она одержима личностью внутри себя, взявшей над ней контроль, что она жестока и безмерно тиранична, а кто-то — что бесстрашная Ла’Треймуль, посмевшая бросить вызов многолюдной толпе и усмирить её силой своего голоса, является могущественной силой, с которой рано или поздно придётся считаться. А значит, лучше присоединиться к ней сейчас, чем быть в списке тех, кого она вскоре обратит в пыль.
Однако, несмотря на доброе расположение духа, Жаклин чувствовала беспокойство, которое короткими вспышками зарождалось у неё в груди подобно тому, которое возникло у неё вчера по пути в кафетерий. Необъяснимое, странное, смутно знакомое, оно сбивало с толку и омрачало радость Наполеона. Что-то было не так. Она это чувствовала.
— Жаклин! Эй, Жаклин!
Вздрогнув и дёрнув головой, Наполеон тупо повернулась в направлении голоса, пытаясь сообразить, как она оказалась в коридоре пансионата, когда всего мгновение назад стояла в душевой напротив раковины.
— Да? — машинально ответила она на зов, сообразив, что, по всей видимости, опять ушла в глубокую задумчивость, которая в последнее время больше стала походить на транс.
— Слышал, вы произвели вчера фурор, леди Бонапарт, — прислонившись к подоконнику рядом с Жаклин, с одобрительной усмешкой произнёс Ганс. — Что дальше? Штурм корпуса? С флагом на баррикады?
— Если понадобится, — рассеяно бросила Жаклин, скрестив руки на груди и сделав вид, что она высматривает что-то в стороне. На деле же девушка пыталась привести себя в чувство и понять, к чему Ганс, который в последнее время слишком часто крутился возле неё, завёл этот разговор. — Не одобряешь мои действия? — догадалась она.
— Не совсем, — замялся юноша, очевидно, не ожидавший, что его так быстро раскусят и не успевший подготовить максимально корректную реплику, которая бы не оскорбила его августейшую собеседницу. «Поздно спохватился, малый». — Видишь ли…
— Я не жду твоего одобрения, — отвернувшись к окну и облокотившись на подоконник, отрезала Наполеон. — Тем более, что уже поздно что-то менять. Я поступила так, как считала нужным, и не жалею об этом. В следующий раз они будут знать, как устраивать сборища у меня за спиной.
— Твоя вчерашняя выходка лишит тебя многих союзников, — предостерегающе прошептал Ганс, за своим раздражением совсем позабыв о том, как он прежде учтиво обращался к девушке на «вы», разве что «Ваше Величество» не прибавляя.
И хотя Жаклин понимала, что её самопровозглашённый помощник в чём-то был прав, она не могла признать этого в полной мере, потому что была уверена: ей хватит сил, чтобы убедить большую часть сильных пансионата сего встать на её сторону. Тем более что никаких ужасов, о которых говорили вчера, она не замышляет, а значит, бояться народного гнева ей нечего.
— Ты доверяешь мне? — неожиданно после раздумий спокойно спросила девушка.
Юноша опешил.
— Конечно. К чему этот вопрос? Я по-прежнему с вами всем сердцем. Я просто…
— Тогда доверься моим суждениям и не ставь под сомнения мои решения. Никогда.
Секундное молчание. Сжав руки в кулаки и, очевидно, решаясь, какой ответ ему дать, Ганс пристально смотрел на копну длинных прямых чёрных волос Наполеона, мысленно благодаря Господа за то, что ему не приходиться смотреть ей в глаза. Этот требующий немедленного ответа взгляд он бы просто не выдержал.
— Как прикажете.
Неприятный разговор, состоявшийся с утра, разом испортил девушке настроение. Прежнее воодушевление сменилось хмуростью и холодным безразличием ко всему, что её окружало, и даже протестующе ворчащий желудок, напоминающий о том, что было бы неплохо сходить и позавтракать, не вызывал у Жаклин ответной мысленной реакции. Она так и не сдвинулась с места, оставшись смотреть на слегка бледное утреннее небо, виднеющееся за зарослями густой растительности, окружающий «Яшмовый сад». Позади неё проходили люди: кто-то обходил стороной, кто-то не обращал на неё внимания; Жаклин были безразличны они все, и девушка, углубившись в свои напряжённые думы, так и оставалась недвижима.
Лишь один раз за последние полчаса она совершила движение — когда распахнула настежь большое окно, перед которым стояла, позволив прохладному утреннему ветру хлестать её по лицу, нещадно выдувая из головы весь сор. Последние отголоски летнего тепла ещё чувствовались в свете солнечных лучей, выглядывающих между листвой, но они не касались лица Жаклин, оставляя его строгим и холодным. Близилась холодная пора, и девушка знала об этом, как никто другой.
Почувствовав, что даже в своей закрытой форме она начинает зябнуть, Ла’Треймуль потёрла руками плечи и отстранилась от окна, без какой-либо конкретной цели повернув голову в сторону. И то, что она увидела, заставила её замереть, едва не задохнувшись от сжавших горло невидимых пальцев.
Я видела это лицо во сне, но даже сейчас не могу до конца признаться себе в том, что оно захватило меня. Мы ведь встретились с этим мужчиной только вчера, но, чёрт побери, я чувствую себя так, словно мы знакомы с ним уже без малого полвека.
Уйди из моей головы.
— Доброе утро.
— Доброе.
Я ненавижу это лицо. Оно не отпускает меня, оно въелось мне в мозг, я брежу им. Я ненавижу каждую его черту, которую почему-то так ясно запомнила (почему?!), я дрожу от гнева, когда оно всплывает перед моими глазами. Но всякий раз, когда я оказываюсь за пределами своей комнаты, я ищу это лицо в толпе. Я хочу его видеть.
Я действительно этого хочу. Чёрт!
С той самой встречи в коридоре Жаклин словно была в лихорадке. На неё попеременно нападали то приступы бешенства, то волны отчаяния, и она билась в своей комнате, как безумная, боясь выйти за её пределы, чтобы опять не начать бесполезных и необъяснимых поисков.
За последние несколько дней она сломала уже два выдвижных ящика, один сорвав с оси на колёсиках, а у другого оторвав ручку и швырнув его так, что он с грохотом укатился в угол, где лежал перевёрнутый до сих пор. Сотрудники «Jasper Garden» не захаживали до сих пор, и Наполеон знала, что если она перестанет появляться на публике, к ней непременно наведаются «специально обученные люди», которые примутся рыться в её голове. Она этого не позволит. Она разберётся с этим сама.
Через силу заставляя себя принять невозмутимый вид, Бонапарт периодически выходила в коридоры, прогуливалась до кафетерия, заказывая какой-то скудный обед, захаживала в четвёртый корпус, но, едва перешагнув порог своей комнаты, снова падала на стул и утыкалась лицом в стол, силясь удержать яростный рёв.
То, что происходит со мной… Этого не должно быть. Я знаю: эта буря одолевает Наполеона, но вместе с ним заражаюсь и я, и оба мы не можем найти причину. Нас обоих влечёт к этому странному мужчине, но я не понимаю, почему, и это вводит меня в исступление.
Я никому не позволю так издеваться над собой.
Я должна выяснить причину.
…
УЙДИ
ИЗ
МОЕЙ
ГОЛОВЫ
Выяснить комнату оказалось несложно, особенно если требовать информации с энергичностью, подобной Жаклин. Спустя два или три дня своей непрерывной агонии, она, наконец, взяла себя в руки, но лишь для того, чтобы ринуться с головой в омут, который послужил причиной её необъяснимого состояния.
Она нашла комнату загадочного мужчины, мучившего её с Наполеоном своим образом, в котором, по сути, не было ничего примечательного — смазливое лицо для Жаклин не являлось каким-то особым заслуживающим внимания даром. Нашла и не стала медлить, а ворвалась перед самым обеденным часом, когда незнакомец, как она полагала, должен был быть ещё «дома».
— Кто ты? — без церемоний требовательно воскликнула она, с грохотом захлопнув за собой дверь и налетев на мужчину грозовой тучей.
Всё, что оказывалось на пути Жаклин, тут же нещадно сметалось, будь то кипа бумаг или внушительный стол, немедленно ею сдвинутый. Самого мужчину наверняка снесло бы этой бурей вслед за его рукописями, но Наполеон схватила его одной рукой за плечо, вжав спиной в стену. Другая рука заблокировала незнакомцу пути отступления в сторону, а лицо Бонапарта оказалось угрожающе близко к его лицу.
— Кто ты и почему я не могу отделаться от твоего преследования? Почему ты мучаешь меня день и ночь? Почему? — переходя на угрожающий шёпот, нервно вопрошала Жаклин, и в словах её отчётливо слышалась смесь страдания и отчаянной, нестерпимой, сжигающей её изнутри жажды чего-то, что скрывалось за оболочкой этого мужчины.
— Почему? — отчаянно повторила она, и вдруг замерла.
Сердце её не просто пропустило один удар — оно как будто бы вовсе перестало стучать, замерев на пару мгновений, а после снова возобновив своё биение с новой силой, словно радуясь своему внезапному открытию. Ошарашенный взгляд Жаклин нервно метался по лицу незнакомца, а губы её вдруг сами собой прошептали слово, звучащее, как приговор:
— Жозефина.
